Войти в образ - Страница 24

Зайдя в зал, где происходило Говорение, Девона уселся на край помоста и подождал остальных. Потом опустил взгляд на полученные страницы.

– «Мастер», – объявил Упурок, и Скил сразу понял, что это название. – Ишь ты… В масть. И эпиграф есть. «Великий квадрат не имеет углов». Вы хоть знаете, что такое эпиграф?… Ну да ладно… Слушайте. Растянутые связки вибрировали под осторожными…

Мастер

Великий квадрат не имеет углов.

Фрасимед Мелхский

Растянутые связки вибрировали под осторожными пальцами; и ему пришлось немало повозиться, прежде чем человек, раскинутый навзничь на грубой деревянной скамье, застонал и открыл глаза.

Увидя склоненное над ним хмурое бородатое лицо, человек судорожно дернулся и зажмурился.

– Не бойся, – сказал Он. – День закончился. Уже вечер. Не бойся – и лежи тихо.

Он никогда не произносил таких длинных фраз, и эта далась ему с трудом.

– Палач… – пробормотал человек.

– Палач, – согласился Он. – Но – мастер.

– Мастер, – человек потрогал распухшим языком слово, совершенно неуместное здесь – в закопченных стенах низкого маленького зала с массивной дверью и без каких бы то ни было окон.

– Завтра будет бич, – предупредил Он. – Виси спокойно, не напрягайся. И кричи. Будет легче.

– Ты убьешь меня, – в голосе человека стыло равнодушие.

– Нет, – сказал Он. – Во всяком случае, не завтра.

И подумал: «Я становлюсь болтливым. Старею…»

Человек подвигал вправленным плечом – сперва осторожно, потом все увереннее.

– Мастер, – прошептал человек, провожая взглядом сутулую фигуру, исчезающую в дверном проеме.

Завтра был бич.

* * *

Коренастый угрюмый юноша стоял на коленях перед металлическим баком с песком, и, растопырив пальцы, методически погружал руки внутрь бака. Песок был сырой, слежавшийся, в нем попадались камешки и ржавые обломки; и пальцы юноши покрылись порезами и кровоточили.

Он встал за спиной, раскачивавшейся в повторении усилия, и некоторое время следил за ровными, ритмичными движениями.

– Не напрягай плечо, – сказал Он. – И обходи камни.

– Обходи… – буркнул юноша, занося руки для очередного удара. – Легко сказать… понатыкано, как в…

Он отстранил насупленного парня и легким размеренным толчком вошел в завибрировавший бак. Когда кисть его вынырнула из песка – мелкая галька была зажата между мизинцем и ладонью.

– Легко, – подтвердил Он. – Сказать – легко. Теперь – меч.

Они пошли в дальний угол двора, где в дубовую колоду были всажены два меча – один огромный, в рост человека, с крестообразной рукоятью в треть длины, залитой свинцом для уравновешивания массивного тусклого клинка с широким желобом; второй – чуть уменьшенная копия первого.

Он выдернул меч из колоды и с неожиданным проворством вскинул его над головой. Оружие без привычного свиста рассекло воздух, и на вкопанном у забора столбе появилась свежая зарубка.

– На два дюйма выше, – сказал Он.

Юноша взмахнул мечом. Верхний чурбачок слетел со столба. Он смерил взглядом расстояние от смолистого среза до зарубки.

– Два с половиной, – Он посмотрел на расстроенного юношу. – Плечо не напрягай.

Не оборачиваясь, Он полоснул мечом поверх столба. Лишние полдюйма упали к ногам ученика. Тот завистливо покосился на меч мастера.

– Ну да, – протянул юноша, – таким-то мечом…

Не отвечая, Он подошел к столбу и наметил три новые зарубки.

– Это на сегодня. И – обедать. А меч… Выучишься – подарю.

Лицо юноши вспыхнуло, и он шагнул к столбу, чуть приседая на широко расставленных ногах.

* * *

Едкая, резко пахнущая мазь втиралась во вспухшие рубцы, и человек на скамье шипел змеей, закусив нижнюю губу.

– Терпи, – посоветовал Он. – К утру сойдет.

Человек с трудом выгнулся и попытался оглядеть свою спину. Это удалось ему лишь с третьего раза, и он обмяк, уставившись на полированную ручку аккуратно свернутого бича, лежащего у скамьи.

– Странно, – человек едва шевелил запекшимися губами. – Я думал, там все в крови…

– Зачем? – удивился Он.

– Действительно, зачем? – усмехнулся человек.

– Бичом можно убить, – наставительно заметил Он, упаковывая коробочку с мазью. – Можно открыть кровь. И развязать язык.

– Я бы развязал, – вздохнул человек. – Но, боюсь, судьба моя от этого не улучшится. Я же не виноват, что они так и не перестали ходить ко мне.

– Кто? – Он задержался в дверях.

– Люди. Я уж и за город переселился – идут и идут. И каждый со своим. Говорят – расскажут, и легче им становится. А старшины Верховному жалуются – народ дерзить стал, вопросы пошли непотребные, людишки, мол, к ересиарху текут, к самозванцу, Ложей не утвержденному. Это ко мне, значит… А какой я ересиарх?! Я – собеседник. Меня старик один так прозвал. Я мальчишкой жил у него.

– Собеседник? – Он загремел засовом. – Ну что ж, до завтра, собеседник.

– До завтра, мастер.

* * *

Четырехугольная шапочка судьи все время норовила сползти на лоб, щекоча кистью вспотевшие щеки, и судья в который раз отбрасывал кисть досадливым жестом.

– Признаешь ли ты, блудослов, соблазнение малых сих по наущению гордыни своей непомерной; признаешь ли запретное обучение черни складыванию слов в витражи, властные над Стихиями; и попытку обойти…

«Убьют они его, – неожиданно подумал мастер. – Как пить дать… Ишь, распелся! Воистину собеседник – люди при нем говорят и говорят, а он слушает. И на дыбе вон тоже… Убьют они его – кто их слушать будет… говорить мы все мастера…»