Войти в образ - Страница 41

А теперь, когда я остался один и лишь благодаря Хосите мог тянуть на себе всю наследственную ферму…

– Чего ты хочешь от жизни, Хо? – спрашивал я изредка.

– Ничего, хозяин.

– Совсем?…

Он улыбался. Он был совсем неправильный.

Або из зарослей тоже сторонились японца. Они выменивали на окрестных фермах ткани и железо, принося с собой все, что когда-либо росло или бегало в путанице их бурых стволов и лиан. Приход або означал большую пьянку, бешеный торг на ломаном сленге приграничья и мелкое воровство с обеих сторон. В результате дикое зверье приобщалось к цивилизации посредством купленных ножей, а меню местных дебоширов обогащалось вяленым филе удава, хорошо идущим под мутное бататовое пойло.

Иногда кто-нибудь из або уходил в Сальферну, так и не выплатив менового кредита, но мы обычно отказывались от настойчивых предложений шамана вернуть долг. Отец всегда говорил, что ушедшие за грань не платят оставшимся, а как там оно называется – Валгалла, рай или Сальферна… Мой отец знал про все на свете, и смеялся надо всем на свете, и однажды ушел с або в Сальферну.

Я-то знал, что он ушел за мамой, он так и не сумел привыкнуть к ее смерти, и это было, пожалуй, единственное, над чем он не смеялся. Отец ушел за мамой, а брат говорил, что уходит к ним, а я остался, потому что был слишком мал, чтобы верить в радужный круг, где исполняются просьбы. В такое можно поверить, когда больше верить не во что, и делать больше нечего, и ничего не осталось, а у меня осталась ферма, мамина ферма, и если бы не молчаливый улыбчивый Хосита…

– Чего ты хочешь от жизни, Хо?

– Ничего, хозяин.

– Совсем?…

Так же спокойно он оправился вскапывать Бакстеровский огород, после того, как Большой Бен ввалился к нам во двор и принялся орать, тыча мне в нос перья своего ободранного Джонни. Брамапутра спрятался в курятник и клюва оттуда не показывал до вечера, я старался не отходить от валявшейся у забора лопаты, а Хосита поклонился багровому Бену, и потом вскопал ему весь огород. Почти весь. Особо нежные ростки спаржи он окапывал руками, тыча в землю растопыренными пальцами и разминая каждый комочек, точно как наш Брамапутра в поисках червя.

Бен постоял над ним, подумал и пнул землю носком ботинка. После недельной жары все высохло и растрескалось, так что Бен попрыгал на одной ноге, после притащил мотыгу и отправил японца домой. Бакстеровский пацан, шалопай и ябеда, завопил что-то вслед про узкоглазых бабуинов, но папаша неожиданно отвесил ему хорошую затрещину и долго провожал взглядом подпрыгивающую походку дарового работника.

Я наблюдал за происходящим в щель изгороди, через которую и протиснулся к нам злосчастный Джонни, потерявший хвост и самолюбие, а Хосита тут же по возвращении поволок корм своему обожаемому петуху, после чего они на пару с час плясали у сараев, размахивая согнутыми руками и крыльями и задирая ноги пяткой наружу. Я думаю, Хо не отказался бы от Брамапутриных шпор, без которых его костлявые пятки выглядели голыми и нелепыми.

Наверное, то же самое подумал охотник Аллан и трое приезжих, подрядивших Аллана отвести их в заросли. По деревне прошел слух, что гости собираются в Сальферну, но зная норов або и их отношение к любопытным чужакам – зная и не желая портить налаженных отношений, все засовывали язык куда положено и помалкивали.

Вся эта компания торчала у нашего забора, находясь в состоянии крайнего веселья, потом один из чужих вытер слезящиеся глаза и кинул Хосите монету. Тот поднял ее, сдул пыль и вернул владельцу.

– Ты не хочешь денег? – удивился приезжий.

– Нет, господин.

– Чего же ты тогда хочешь?

– Ничего, господин.

– Совсем?…

Хосита улыбнулся. Приезжие переглянулись и двинулись дальше, что-то разъясняя мерно шагающему невозмутимому Аллану.

Самый толстый стал крутить у виска сосискообразным пальцем и заработал себе врага в моем лице. Все-таки японец был моим работником… или моим другом? Если только работник может работать бесплатно, а друг молчать неделями и годиться тебе в отцы. Они ничего не смыслили в жизни, эти приезжие, и они уходили в Сальферну, уходили, надеясь вернуться, и поэтому ничего не смыслили в жизни. Отец шел за мамой, брат – за ними, или за чем-то своим, непроизнесенным, а они шли из своей, городской корысти, и очень многого хотели от жизни, ничего в ней не понимая, и боялись або.

А я не боялся и, войдя в дом, сказал улыбающемуся японцу, сидящему на поношенной пестрой циновке: «Хо, завтра я ухожу в Сальферну. Аллан проведет веселых приезжих, а я пройду за ними. Хо, мне пора, наверное».

– Да, хозяин, – кивнул Хосита и сунул в котомку коричневую пористую чашку. Я понял его жест.

– Хо, я знаю, за чем иду. Или делаю вид, что знаю. А зачем идти тебе? Чего ждешь от Сальферны ты?

– Ничего, хозяин.

– Тогда зачем?!

Он улыбнулся, привычно вздергивая верхнюю губу. Он был совсем неправильный японец.

Ночью пошел дождь, и мне опять приснился мой сон. Он снился нечасто, всего шесть раз, я помнил точно, и в нем опять сплетались переходы, копоть низкого прогибающегося потолка, вязкие зовущие тени, и мама, только очень грустная, склонившаяся над лежащим у нее на коленях отцом, бледным, неподвижным, с чернеющим третьим глазом на разгладившемся лбу, а брата не было, он тонул в рыхлом смраде, и это было очень стыдно, до рези в животе, до слез, и я не хотел туда нырять, но пришлось, и Хо, злой суровый Хо, ранее никогда не снившийся, и рыжий взъерошенный Брамапутра, клюющий кричащего шамана або, и…